В конце этого месяца небольшая группа членов Европейского парламента поедет в Пермь и будет встречаться с таким же числом своих коллег из Государственной Думы и Совета Федерации. На повестке дня двухдневного визита стоят вопросы гражданского общества, демократии и прав человека. Аналогичная встреча состоялась в Москве 31 марта и 1 апреля, когда поднимались вопросы европейской самобытности, культурных обменов и программ совместных исследований. В сентябре в Брюсселе соберётся группа, которая рассмотрит в полном объёме вопрос о стратегиях общей безопасности. Договорённость обо всех трёх заседаниях рабочих групп была достигнута Комитетом парламентского сотрудничества (КПС) ЕС и России на январской встрече в Брюсселе, посвящённой выработке программы на предстоящий год.
Регулярные встречи между европейскими и российскими парламентариями не являются чем-то новым. Их история восходит к 1 декабря 1997 года, когда прошло первое заседание КПС ЕС и России в день вступления в действие Соглашения о партнёрстве и сотрудничестве между ЕС и Россией.
С годами количество вопросов, поднимаемых той или другой стороной, возросло, отчасти под воздействием появления в ЕС новых членов, особенно из центральной и восточной Европы, в 2004 и 2007 годах. Обсуждавшиеся темы включали экономическое сотрудничество, деловые отношения, энергетическую безопасность и поставку энергоресурсов, международную безопасность, политику добрососедства, права человека, визовые вопросы, свободное передвижение людей и содействие контактам между людьми.
В оценке, сделанной летом прошлого года, отмечалось, что отношения с российскими федеральными и региональными политическими институтами развились значительно к 2008 году. Однако далее говорится: «После этого отношения вступили в особенно сложный период по причине расхождения позиций по ряду вопросов, особенно по газовому конфликту между Россией и Украиной, в результате которого европейские потребители остались без тепла в январе 2009 года, и по конфликту на Кавказе в августе 2008 года». При этом на переговорах по продлению Соглашения о партнёрстве и сотрудничестве не было достигнуто ожидавшегося успеха.
Во многих отношениях, похоже, что 2010 год переломит эту тенденцию и привнесёт новое измерение в отношения между европейской и российской парламентскими делегациями. Газовый и кавказский конфликты всё больше отходят в прошлое. Члены делегации Европейского парламента в значительной мере поменялись после выборов в Европейский парламент в июне прошлого года. Новые лица приходят со свежими идеями, что можно видеть по более интенсивной рабочей нагрузке. Хотя многие из членов делегации являются новыми, но они знакомы с вопросами, касающимися России, более десятка говорит по-русски и некоторые из них связаны с различными элементами российского общества за пределами политического истеблишмента. Наконец, теперь с появлением новой Комиссии и верховного представителя по иностранным делам баронессы Эштон со стороны ЕС появилась новая нацеленность на ведение переговоров о заключении договора с Россией.
Изменения во внутренней административной структуре самого Европейского парламента отражают повышение внимания, уделяемого России. Одно из наиболее очевидных нововведений – решение рассматривать наиболее спорные вопросы (права человека, гражданское общество и визовая либерализация) не на встречах всего Комитета парламентского сотрудничества ЕС и России, а на более мелких рабочих группах. Как объясняет член Европарламента от Социал-демократической партии Германии Кнут Флеккенштайн, который возглавляет делегацию Европейского парламента: «Мы стараемся проводить более углублённые обсуждения по отдельным вопросам, вместо того чтобы просто заявить, как хорошо было встретиться и оперативно пройтись по широкому кругу тем, а затем вернуться домой без какого-либо конкретного результата».
Однако по-прежнему есть вопросы, обсуждать которые одна сторона склонна гораздо больше, чем другая. В то время как Россия настаивает на вопросе либерализации визового режима, Европейский парламент делает упор на уважении прав человека и шагах по развитию гражданского общества. Флеккенштайн, который большую часть жизни был вовлечён в отношения между Гамбургом и Россией, считает, что различие в точках зрения не должно служить непреодолимым препятствием. Он ставит визовый вопрос в более широкий контекст свободного передвижения людей. «Мы считаем, что наиболее эффективным способом изменять общество и учиться друг у друга является предоставление людям возможности встречаться. Это гораздо важнее, чем любой документ, подписанный важными государственными деятелями», – говорит он. Аналогично он считает, что политическая история Европы показывает, как гражданское общество может быть такой силой, которая обеспечивает улучшения. «Наша задача объяснить, почему мы считаем, что сильное гражданское общество не ослабляет государство. На самом деле это ровным счётом наоборот, и в Европейском Союзе у нас имеются хорошие примеры движения от диктатуры к демократии, о чём нам напоминают наши коллеги из Испании, Португалии и Греции», – указывает он.
Делегация Европейского парламента пристально следит за переговорами по новому соглашению между ЕС и Россией. Прямого участия в переговорах она не принимает. Но учитывая интерес и знания парламентариев по вопросам, лежащим на столе переговоров, более чем вероятно, что они постараются внести свой вклад и донести своё мнение до переговорщиков Европейской комиссии, когда решат, что подходящий момент наступил. И, очевидно, к ним прислушаются, поскольку, что очень важно, новый договор, чтобы вступить в силу, должен быть ратифицирован Европейским парламентом. До какой степени развились отношения между европейскими парламентариями и их российскими коллегами, станет ясно, когда две делегации встретятся в декабре в Страсбурге. Там все три рабочие группы должны будут доложить о своей работе за год. Лакмусовой бумажкой послужит то, насколько две делегации смогут достичь единодушия по совместному заявлению, чего в прошлом им не удавалось.
Но даже если успех достигнут не будет, Флеккенштайн полон решимости и уверен, что контакты продолжат развиваться. «Я очень доволен этой работой, потому что я понял, что хорошее будущее для нашего континента возможно, только если мы сможем находить общие пути решения наших проблем», – говорит он.
Открывая обсуждение, сопредседатель Фонда имени Генриха Бёлля и давний друг Центра ЕС-Россия Ральф Фюкс сказал, что о том, что происходит в России, поступает противоречивая информация. Кампания за модернизацию, начатая президентом Медведевым, подвергла критике структурные слабости России, но ещё президент Путин, только придя к власти, говорил то же самое – и с тех пор мало что изменилось. Однако были и достижения, такие, как действия президента Медведева и премьер-министра Путина вслед за трагедией с польским самолётом.
В обсуждении приняли участие Кирилл Рогов, публицист и журналист, связанный с Институтом экономики переходного периода из Москвы, и Йенс Зигерт, директор российского отделения Фонда имени Генриха Бёлля и член консультативного совета Центра ЕС-Р.
Г-н Рогов, объясняя историю России последних лет, поделил её на три цикла: 1) 90-е годы, которые вобрали в себя трансформацию, кризис, появление новых политических партий, выборы, сокращение реальных доходов населения и неуклонное падение популярности центральной власти; 2) «нулевые» годы с их высоким экономическим ростом, ростом реальных доходов, популярной центральной властью и т. д. Однако ныне Россия вступила в новый, третий цикл, оценить который сложно. Результатом достижения третьего цикла был не только рост цен на энергоносители, но и высокая активность в сфере услуг, розничной торговли, строительства и потребительского рынка.
Г-н Рогов охарактеризовал 90-е годы как конкурентную олигархию, в которой у олигархов была своя, отдельная политическая повестка дня. Они оказывали финансовую поддержку политическим партиям, контролировали средства массовой информации и т. д. Он назвал это демократией для элиты. Однако президент Путин создал политическую монополию, и в этой новой системе все политические фигуры, которые пытались действовать самостоятельно, были либо отодвинуты на задворки, либо посажены в тюрьму, как Михаил Ходорковский. До недавнего прошлого высокие цены на энергоносители шли на пользу России, в стране происходил экономический рост, и мало что порождало споры в обществе. Однако под тяжёлым воздействием кризиса население стало жаловаться, в сфере дальнейшего экономического развития обозначилась стагнация, а следовательно, угроза нынешней политической монополии.
Г-н Зигерт сказал, что по вопросу о том, что необходимо делать России, мнения в большой мере совпадают. Запад требует от России больше, чем от неё требует само её население. Г-н Зигерт упомянул о самых последних политических событиях, имеющих отношение к истории, таких, как повышение открытости после гибели в авиакатастрофе президента Качиньского. Г-н Зигерт указал на это как на пример того, что мягкой политикой можно добиваться большего, чем жёсткой политикой и игрой мускулами. Он также указал на тревожные события в Кремле, в том числе финансовый кризис и неспособность Кремля выполнять свои социальные обязательства, демонстрации в Пикалёво и недавнюю аварию в Москве, когда два человека погибло при столкновении с автомобилем высокопоставленного сотрудника компании «Лукойл».
Г-н Зигерт сказал о докладе ИНСОР-а по вопросу о модернизации и о том, что он был представлен не общественности, а президенту Медведеву. Это может быть признаком того, что не осталось ни единой неконтролируемой области в российском обществе. Проблема в том, что все знают о неизбежности перемен в России, но никто не знает, кто будет движущей силой, стоящей за ними.
Присутствовавшая российская журналистка сказала, что никто не хочет возвращаться в 90-е годы, люди предпочтут ничего не делать или идти другим путём, чем возвращаться к ситуации 90-х годов. Кроме того, она поинтересовалась успехами российской внешней политики. Г-н Рогов отметил, что успехи и неудачи российской внешней политики способствовали объединению населения России. Однако, как показала российско-грузинская война, это единство исчезло, когда курс российских акций упал. Г-н Рогов согласился с журналисткой, что никто не хочет возвращаться в 90-е годы.
Другой вопрос касался попыток г-на Путина переписать историю 90-х годов, утверждая, что Запад намеренно ослаблял Россию, с чем г-н Зигерт согласился.
Один из участников отметил, что концептуальные рамки модернизации в России и ЕС различаются. Существует опасность того, что ЕС примет участие в осуществлении предложенной схемы модернизации и фактически укрепит российскую систему.
Г-н Рогов заявил, что одна из проблем, касающаяся модернизации, это нынешняя экономическая модель. Россия проигрывает Китаю в отношении промышленной конкурентоспособности. Российский вариант «кремниевой долины» – на самом деле, вопрос, касающийся элиты. Учитывая дороговизну всякого строительства в районе Москвы, этот проект можно рассматривать как спасательный круг для нескольких избранных компаний после финансового кризиса. Г-н Зигерт согласился с тем, что проект «кремниевой долины» является примером коррупции.
Интервью с немецким политолог-международником, членом Совета по внешней политике ФРГ Александром Раром
«СП»: – Кэмерон в свое время выступал с антироссийскими инициативами, например, предлагал выгнать Россию из G8 за войну с Грузией. Эта линия будет продолжена?
– Это была временная неправильная позиция. В то время многие политики думали, что подобными заявлениями наберут себе дополнительные очки. Сейчас всем понятно, что не только Россию не надо выгонять из G8, но что и формат «восьмерки» должен расширяться. G20 должна играть большую роль, чем G8. Думаю, заявления Кэмерона были популистскими возгласами, о которых сегодня никто не вспоминает.
В распоряжении Newsweek есть проект, написанный МИДом, так называемой «Программы эффективного использования на системной основе внешнеполитических факторов в целях долгосрочного развития Российской Федерации». Медведев предварительно уже ее одобрил. Фактически речь идет о новой внешнеполитической доктрине.
Смысл документа в том, что Россия намеревается не на словах, а на деле проводить внешнюю политику, в которой не будет друзей и врагов, а будут только интересы. Экономику страны надо модернизировать, и внешняя политика тоже должна работать на решение этой задачи. Высокопоставленный источник в МИДе, участвовавший в разработке документа, подтверждает: на смену холодной войне снова пришла «разрядка».
Если Евросоюз будет продолжать пребывать в бюрократическо-летаргическом сне, единая европейская валюта обречена. ЕС при невероятном раздрае среди его членов претендует на то, чтобы выглядеть как единое государство. А какое государство без национальной валюты, своего золотого руна, которое вожделеют не допущенные к этому сокровищу варвары? Евро – вот, казалось бы, сердце системы. Но нынешний кризис с резким ухудшением уровня жизни во всех без малейшего исключения европейских государствах показывает, что никаких экономических резонов для возникновения евро вовсе и не было.
Источник: ИтогиУ нашей страны есть достаточный запас прочности, чтобы противостоять проблемам еврозоны, считает глава постоянного представительства Международного валютного фонда (МВФ) в России Одд Пер Брекк. Впрочем, пока МВФ прогнозирует для Европы весьма скромные темпы восстановления в 2010-2011 годах – 1 и 1,5 процента соответственно для развитых стран, 3,3 и 3,4 процента – для развивающихся рынков, сообщается в представленном вчера докладе МВФ о перспективах развития региональной экономики. Российский ВВП, подсчитали в МВФ, прибавит 4 процента в этом году и 3,3 процента – в следующем, что в общем совпадает с прогнозами минэкономразвития.
Источник: Российская газетаЕС разработал «дорожную карту» для отмены визового режима с Россией и может представить ее уже на саммите в Ростове-на-Дону 31 мая — 1 июня, сообщает близкое к структурам ЕС издание EUobserver по итогам встречи министров иностранных дел союза в понедельник. Переход к безвизовому режиму был объявлен долгосрочной целью еще на саммите Россия — ЕС в мае 2003 г. Испания поставила облегчение режима целью своего председательства в ЕС, которое заканчивается в июне.
Источник: ВедомостиТо, что происходило с Россией со времени крушения коммунизма, обострило некоторые вечные вопросы. Как следует Западу строить отношения со страной, чьи традиции и подходы столь разительно отличаются от наших? Каковы перспективы превращения России, со временем, в «нормальное европейское государство»? Является ли Россия, с европейской точки зрения, проблемой, не имеющей решения?
Я дважды работал в посольстве Великобритании в Москве: с 1994 по 1998 год и второй раз (в качестве посла) с 2004 по 2008 год. Именно те перемены, которые произошли в России за эти полтора десятилетия, и придают этим вопросам новую значимость. Середина 90-х годов была периодом экономического хаоса в России, но также и периодом реальных надежд. Те глубокие трещины, которые разделяли наш континент на протяжении 40 лет, казалось, стали фактом истории. Система, лишившая свободы и убившая миллионы людей (коммунизм), ушла в небытие. Был провозглашён «Конец истории». Демократия и рыночная экономика должны были распространиться на весь мир. Центральная и Восточная Европа довольно быстро ассимилировались с Западом, в частности, войдя в ЕС и НАТО. России, конечно, было необходимо немного больше времени, чтобы переварить ситуацию, но общим ощущением было, что это лишь вопрос времени. Те русские, с которыми я встречался и работал, в основном, целеустремлённый средний класс, считали, что они окончательно порвали с коммунизмом. Они стремились наслаждаться свободой и благополучием, которые предлагал новый порядок. Они хотели, чтобы их страна воссоединилась с «европейским домом», от которого она слишком долго была отрезана.
Ко времени моего возвращения в Россию в 2004 году страна отходила от этого сценария. Лишь в одном важном деле всё было в порядке: экономика процветала. Несмотря на огромную несправедливость и искажения, процветание и рыночные привычки постепенно распространялись по стране. Но практически на всех других фронтах Россия, хотя она и стала существенно менее отчуждённой, чем когда-либо при коммунизме, очень сильно недотягивала до европейских норм. К тому же разрыв этот всё больше увеличивался. Выборами манипулировали, на оппозиционные партии и общественные организации оказывалось давление, средства массовой информации были в большой мере приручены, органы безопасности управлялись не лучшим образом, а правовая система была глубоко скомпрометирована. И в отношениях России с её западными соседями появилось гораздо больше проблем. Шли серьёзные споры по таким вопросам, как расширение НАТО и размещение ракет. На Россию было подано рекордное число жалоб в Европейский суд по правам человека. Довольно регулярно то одной, то другой из соседних с Россией стран перекрывалась подача газа или нефти. Отношения между Великобританией и Россией были особенно омрачены убийством Литвиненко, закрытием большинства отделений Британского совета в России и постоянным преследованием меня (как посла) группой проправительственных отморозков, стремившихся расстроить намеченные мною встречи. Те многочисленные симпатичные русские, с которыми у меня по-прежнему сохранялись хорошие отношения, как и прежде, стремились к выгодам рыночных отношений и новым личным свободам, но были более сдержанны в вопросе последствий для России неограниченной демократической политики и гораздо яснее выражали точку зрения, что Россия должна «противостоять» Западу, а не пытаться рассматривать себя его частью.
Так обречена ли Россия вечно быть частью европейского паззла, которая никак не подходит? Или, иначе говоря, в какой мере Россия является частью Европы? Это не просто вопрос географии, а вопрос, который породил долгий спор, где велик вес исторических факторов. Более 500 лет Россия колебалась в нерешительности у восточной оконечности континента, то присоединяясь, то отделяясь. Это выглядело наподобие одного их тех традиционных народных танцев, где две стороны делают несколько шагов в направлении друг друга, а затем назад – вперёд и назад – так и не приходя в окончательное равновесие.
Давайте проследим за этим танцем. Какими Россия и Запад виделись друг другу на протяжении этих лет? С точки зрения, долгое время преобладающей на Западе, Россия является страной на краю цивилизации, в общем-то, не «такой, как мы». Джайлз Флетчер, первый английский посол, подробно записавший свои впечатления, писал королеве Елизавете I об «истинном и чуждом лице тираничного государства (совершенно непохожем на Ваше) без истинного знания Бога, без писаных законов, без общего правосудия». Фридрих Великий нашёл Россию «полуварварской и вряд ли европейской». Для Гегеля славяне были по большей части «наблюдателями за борьбой между христианской Европы и нехристианской Азией». Маркиз де Кюстин, русский Токвиль, описал страну как «общество, которое ещё молодо и дико, европейская дисциплина, поддерживающая азиатскую тиранию». И, наконец, конечно же, Черчиллю, как все помнят, Россия виделась как «головоломка, обёрнутая в тайну внутри загадки». В любой популярной западной газете можно найти современную версию по сути тех же взглядов.
Имеются и исключения из этой непрерывной цепи затуманенного полувымысла, но при ближайшем рассмотрении речь идёт о свидетельствах людей, которые видели не реальную Россию, а (в основном воображаемый) пример и стимул для Запада. Симпатизирующие появились гораздо раньше, чем обычно принято считать. У знаменитых одураченных Сталиным Герберта Уэллса и Бернарда Шоу были предшественники ещё в XVIII веке. Дидро и Вольтер с энтузиазмом восхваляли Екатерину II и её предположительные реформаторские проекты. Отчасти здесь имелся корыстный интерес – они хотели получить работу (и Дидро её получил). Но на самом деле они говорили не о России, а о Франции. Их посыл состоял в том, что «если даже эта полуварварская, полуевропейская страна может думать о реформах, почему же тогда самая цивилизованная страна Европы не может?». Их призыв, разумеется, не был услышан. Между тем, как бы стремясь подчеркнуть, как они были введены в заблуждение своим предполагаемым реформаторским образцом для подражания, Екатерина заметила довольно обаятельно: «Я буду самодержицей. Такова моя стезя. Господь милосердный простит меня. Таков его удел».
Итак, если, за исключением нескольких симпатизирующих, Россию на Западе рассматривали довольно критично, какая картина виделась с другой стороны? Какими русские видели нас?
Здесь дело обстоит гораздо сложнее, и начинается всё с татарского ига (1240-1480) и окончательного падения Византии (1492), после которого Москва сделалась ведущим городом православного христианства. Для русских Москва тогда стала столицей единственно истинной веры, а Россия – страной, которой судьбой предначертано привести мир к искуплению. Самое известное изложение этой эсхатологической роли содержится в панегирике, адресованном в 1510 году монахом Филофеем царю Василию III. «Царь на земле есть единственный император христиан, предводитель Апостольской церкви, которая больше не стоит ни в Риме, ни в Царьграде, а в благословенном граде Москве. Одна она сияет во всём мире ярче солнца. Два Рима пало, а третий стоит, а четвёртому не бывать».
Этот образ Святой Руси как «третьего Рима» – избранной неким образом, чтобы вести человечество – будет возникать снова и снова по мере продвижения нашего рассказа, и в нём заложено глубоко недоверчивое отношение к иностранцам. Так патриарх Иоаким писал в конце XVII века: «Пусть государи наши не позволяют никогда православным христианам в царстве своём поддерживать какие-либо близкие дружеские отношения с еретиками и отступниками – с латинянами, лютеранами и безбожными татарами (коих господь наш ненавидит, а церковь Божия осуждает за их омерзительное коварство), да будут они избегаемы как хулители Бога и очернители церкви».
Всё это было прекрасно, пока горделивая Россия жила в изоляции. Но торговля, связь и грубые дела войны всё больше сближали Россию с западной оконечностью того континента, на котором она располагалась. Действительно, очень важной частью русского исторического опыта были масштабные с интервалом примерно в сто лет истребительные вторжения с запада. Первое из них, совершённое поляками в конце XVI века, принесло «смутное время» – двадцать лет анархии, воцарение династии Романовых и растущее осознание того, что даже «третьему Риму» необходимо обновление, если он хочет выжить. Может быть, Запад и достоин осуждения с идейной точки зрения, но он обладал техникой и навыками, которым России пришлось учиться.
Самым ярким выразителем этой точки зрения был, разумеется, Пётр I. В конце XVII века, отражая второе великое вторжение из Европы (со стороны шведов), он занялся основательной европеизацией России. Армия, флот, государственная служба – всё было реорганизовано по европейскому образцу. Он был уже не «царём», а «императором». Его знать должна была сдавать экзамены по западной математике, чтобы получить разрешение жениться. Их бороды, символизировавшие библейские традиции страны, отрезались. Пётр перенёс столицу из «святой» Москвы в недавно основанный Санкт-Петербург, служивший «окном в Европу». Православная церковь перестала быть источником божественной истины и хранительницей московской традиции и сделалась обычным государственным ведомством – своего рода англиканской церковью на Волге.
Но даже Пётр не видел Россию частью Европы. С характерной прямотой он говорил: «Европа нужна нам на несколько десятилетий. Потом мы можем повернуться к ней задом». И он отнюдь не собирался делиться своей самодержавной властью. Он сформировал всю последующую традицию российской власти вокруг главной цели – порядка, направляемого из центра, во имя объединения нации и укрепления её для противостояния её (обычно европейским) недругам. Невозможно переоценить важность и значимость этого подхода для последующей политической истории России.
Пётр был предтечей великого раскола в русском обществе. Он создал в целом европеизированное правительство и элиту, которые управляли глубоко традиционным русским народом – не меняющимися веками простыми русскими людьми. Народ рассматривал элиту как чуждую власть (тяготея к мистической привязанности лично к царю). В их сознании «святая Русь» продолжала жить. Россия была, по сути, колонией – массой «туземцев» под властью (по большей части даже не говорившего по-русски) европейского правящего класса. Именно из-за этого глубокого разобщения и были так затруднены социальные, культурные и экономические преобразования. Крепостничество, исчезнувшее к XIII веку в большинстве европейских государств, продержалось в России до 1861 года. Великий русский историк XVIII века Карамзин сказал о петровской революции: «мы (т. е. русская элита) стали гражданами мира, но перестали в некотором смысле быть гражданами России. Виноват в том Пётр».
На протяжении следующего столетия Россия на элитном и политическом уровне функционировала как неотъемлемая часть барочной Европы. Пик пришёлся на царствование Екатерины II, которая, даже поддерживая самодержавные традиции своего великого предшественника Петра, провозгласила в 1767 году свою знаменитую реформу российской правовой системы «Наказом», в статье 6 коего смело заявила, что «Россия является европейским государством».
Следующий большой шаг в танце России с Западом вперёд-назад был сделан в результате третьего крупного европейского вторжения – вторжения Наполеона в 1812 году. Наполеон, разумеется, был проводником национализма во всей Европе, включая Россию. Но отступая из России, он оставил за собой ощущение, что он был побеждён не европеизированной аристократией, а доселе презиравшимся и игнорировавшимся народом. Именно упорный, многострадальный русский крепостной прогнал французов, а не его говорящие по-немецки генералы. Символической фигурой в описании Толстым русской армии 1812 года выступает Платон Каратаев – простой солдат из крестьян, чьи беззаветная целеустремлённость и самодостаточность разительно отличают его от вздорных офицеров, которые им командуют.
За этим последовало отуземливание русской интеллектуальной и культурной жизни – поворот элиты к народу. Начало этому положил Пушкин (1799-1837), воспитанный, как было принято у людей его сословия того времени, на французском языке. Он научился русскому от своих крепостных. Но своим решением писать на доселе презиравшемся средстве общения, каковым считался русский язык, и использовать русские народные мотивы он создал фундамент целой новой литературы – и подъём русскости во всех сферах культуры. Это был русский золотой век, который дал нам большинство из до сих пор почитаемых корифеев: Чайковского, Мусоргского, Достоевского, Толстого. Последний, возможно, лучше всех ухватил мысль о том, что есть нечто особое и глубокое в принадлежности к русской нации. В следующем отрывке из «Войны и мира» (который подсказал Орландо Файджесу название для его книги «Танец Наташи») говорится о московской дворянке, Наташе Ростовой, остановившейся на ночь в деревне у своего дяди. Дядя заиграл народную мелодию на гитаре, и она, вопреки всему своему воспитанию в духе космополитизма, пускается в пляс: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух, откуда взяла она эти приёмы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приёмы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские».
Это возрождённое ощущение того, что Россия особенная, не осталось неоспоренным. В середине XIX века развернулся ожесточённый спор между славянофилами (сторонниками «русской идеи») и западниками (которые продолжали утверждать, что Россия должна учиться у Запада). Вероятно, ключевым символическим моментом в этом споре была громкая ссора в 1867 году в Баден-Бадене между Тургеневым, этим тщательным, точным западником, который видел все изъяны самодержавной отсталой России, и Достоевским, этим страстным, яростным колоссом славянофильства. Именно Достоевский ёмко выразил настроение этого движения, сказав «В целом все моральные принципы и цели русских выше, чем принципы и цели европейского мира. Великая реставрация через русскую мысль готовится для всего мира».
Но важно отметить, что, вопреки всей ярости полемики, в конце XIX века обозначился краткий момент, когда казалось, что оба лагеря можно примирить и вечный танец России с остальной Европой вперёд-назад можно закончить. Когда век двигался к завершению, Россия, по-прежнему экономически отсталая и политически деспотичная, начала идти в ногу с Европой. Крепостные были освобождены. По всей Европе шла «первая глобализация». Капиталистическая экономика, подобно железным дорогам, распространялась всё шире и дальше. Петербургский «серебряный век» искусств – со Стравинским, Прокофьевым, Дягилевым, Кандинским, Бакстом – был общеевропейским явлением и гораздо менее явственно русским, чем предшествующее ему поколение. После демонстраций 1905 года в России появился парламент. Часы, казалось, отсчитывали последние мгновения даже для самодержавия. Казалось, что, может быть, всё-таки Россия и не такая уж особенная.
Но тут один за другим опустились удары молота, выковавшие XX век: первая мировая война, революция 1917 года, коммунизм, и самое мощное западное вторжение в истории России – вторжение Гитлера в 1941 году.
И здесь мы сталкиваемся с гигантским парадоксом. Сугубо западная идеология коммунизма, разработанная ради идеалов добродетели немецким экономистом, в некотором совершенно реальном смысле возродила в России всё её самовосприятие в качестве «третьего Рима». Вновь Москва стала не просто столицей одной из множества стран, а оказалась во главе новой мессианской веры, которой предначертано спасти человечество. В годы сталинизма ею руководил новый царь – ещё более всемогущий и всеведущий, чем старый – со своей мистической связью с народом – сотни безутешно скорбящих были подавлены на его похоронах. И, конечно, как и прежде, были западные сочувствующие. К нашему стыду, лучшую цитату, выражающую мессианское восприятие момента, я смог найти у англичанки, Беатрис Уэбб, которая, как ни трудно в это поверить, в 1932 году, в разгар репрессий, коллективизации и голода, писала: «Советская Россия представляет новую цивилизацию и новую культуру с новым взглядом на жизнь, с новым типом поведения как в личной жизни, так и в отношениях между человеком и обществом, и всему этому, по моему мнению, суждено распространиться в силу их большей адекватности с точки зрения разума и этики».
Но, разумеется, ничего не получилось, и не было никакой большей адекватности ни с точки зрения разума, ни с точки зрения этики. Подобно тому как святая Русь должна была адаптироваться к западному технологическому превосходству, коммунизму пришлось адаптироваться к превосходству демократии и рыночной экономики и в результате рухнуть.
И тут мы возвращаемся туда, откуда начали: 1989 год и окончание «холодной войны», 1991 год и окончательное крушение Советского Союза. Россия после этого долгого исторического процесса сближения с Европой и отчуждения от неё оказалась лишённой статуса сверхдержавы и мессианских притязаний, с развалившейся экономикой, разгулом преступности, укоренившейся коррупцией, реальными угрозами национальной целостности и полностью дискредитированным правящим классом. Что дальше?
В ретроспективе то, что произошло дальше, не явилось большим сюрпризом. Другие части прежней советской сферы влияния неплохо пристроились к НАТО и ЕС, где смогли продолжить движение по пути реформ. Россия слишком велика, горделива и самостоятельна, чтобы так же отказываться от суверенитета. Был краткий период заигрывания с западным образом действий (вспомним оптимистичную фразу Горбачёва «общеевропейский дом», который, по его мысли, несомненно, включал и Россию). Но при Ельцине получились в огромной мере проваленная экономическая реформа, резкая социальная поляризация и обнищание, глубоко порочная политика, международное унижение в Косово и почти что развал государства.
Соответственно в России возродились некоторые сугубо традиционные инстинкты. Стремление русских людей к порядку и ощущению национальной гордости наряду с глубоким недоверием к Западу вновь заявили о себе. И в ответ на этот социальный заказ – как и в случае с Петром, Екатериной и Сталиным – появился правитель, которого можно назвать «сильной рукой»: Путин. Пресса и внутренняя оппозиция были приручены, неудобные олигархи оказались в изгнании или в тюрьме, непокорные чеченцы раздавлены, а Западу было сделано напоминание об ограниченности его власти в Грузии. Какими бы сложными и чуждыми ни казались нам многие действия правительств Путина и Путина с Медведевым, нет сомнений, что они очень популярны в России. Даже в разгар глубокого спада у России именно такая сильная власть, которой она желает.
Итак, прихожу ли и я к выводу, что проблема России и Европы и в самом деле не имеет решения? Прав ли был Гегель, сказав, что единственное чему нас учит история, это то, что история нас не учит ничему? Нет, я так не считаю. Нынешняя антипатия Запада к России, как я уже отметил, является отражением долгой традиции. И, как и зачастую в прошлом, тут есть перебор. Даже несмотря на то что нам, несомненно, предстоит тяжёлый путь в ближайшие годы с такой ранимой, ершистой, обидчивой Россией, какой она является сейчас, долгосрочная перспектива гораздо позитивнее, чем это допускает большинство комментаторов.
Есть две весомые причины так считать. Первая – экономическая. Как показала «первая глобализация», экономическая конвергенция России с Европой ведёт к конвергенции и в других областях. И эта конвергенция, несомненно, идёт. Несмотря на укоренившиеся традиции (присущие не только России) коррупции и государственного вмешательства в экономику, рыночная экономика продолжает неуклонно утверждаться, а связанный с ней средний класс – расти. Более половины торгового оборота России приходится на Западную Европу. Россия сильно зависит от Запада в вопросах, касающихся внешних инвестиций и техники. Российские власти знают по опыту кризиса 2008 года, что экономическая судьба их страны неразрывно связана с судьбой Запада. Эти связи могут лишь ещё больше укрепиться и принести за собой другие связи – в области туризма, образования, культуры. По мере упрочения этих связей пространство для серьёзных политических и иных расхождений сжимается.
Мне, вероятно, стоит упомянуть и об очевидном альтернативном экономическом полюсе притяжения – Китае. Рост торговли России с Китаем будет, несомненно, происходить никак не медленнее, чем рост её торговли с Западом (богатые природные ресурсы России входят в естественное сцепление с головокружительной индустриализацией Китая). Люди старшего возраста в России с тоской отмечают, что Китаю (пока) удаётся переходить к рынку без тех политических потрясений, через которые прошла Россия. Время от времени они заговаривают о «евразийском характере» России и уже нашли различные способы сотрудничества с Китаем (например, в Совете Безопасности ООН), которые нарочито отодвигают Запад на второй план. Но отношения между Россией и Китаем также несут в себе глубоко сидящую напряжённость (в немалой мере созданную близостью обширной, незаселённой, богатой ресурсами Сибири к перенаселённому и бурно развивающемуся северу Китая) и скрывают гигантский разрыв между культурами двух этих стран.
Вторая весомая причина для уверенности в российско-европейской конвергенции в конечном итоге состоит в том, что можно велеречиво назвать «европейским призванием России». Россия всё ещё переживает острую постимперскую фазу своей истории. Её империя, её статус сверхдержавы, её мессианская роль – всё это рухнуло менее двадцати лет назад. Те из нас, кто помнит Британию 60-х и 70-х годов, знают, каким капризным и бердовым может быть поведение страны, только что лишившейся своего имперского статуса. Но рано или поздно России, как и Соединённому Королевству и другим бывшим великим державам Европы, придётся свыкнуться в мире, где доминируют США, Китай и, возможно, Индия, с тем, что она лишь одна из ряда крупных стран. Она не обладает ни населением, ни богатством, ни идеологической позицией ни для чего иного. И ей почти неизбежно суждено оказаться в одной компании со странами Европы. Её народ и элита в подавляющем большинстве считают себя европейцами. Её культура, даже несмотря на её характерные русские особенности, является европейской. Её история, как мы видели, в основном является частью европейской истории. Ценности, к которым она стремится, книги, которые она читает, – тоже европейские. Её самая спокойная границы, наконец, – это её западная граница.
Произойдёт это не в одночасье. России надо ещё ко многому адаптироваться, и, как мы видим уже, процесс этот идёт непросто как для них, так и для нас. Но направление движения однозначно. Мы вновь там, где были столетие назад, и есть веские основания надеяться, что танец России с Европой – вперёд-назад, вперёд-назад, – возможно, наконец-то приближается к завершению.
Статья заместителя Министра юстиции Российской Федерации Василия Лихачева: “Главный аргумент в правильности подхода Москвы и Брюсселя к инновации своих взаимоотношений, их прогрессивному развитию, перестройки в соответствии с критериями глобализации – практический опыт реализации 4-х “дорожных карт”. Его появление имеет исключительно важное значение, по крайней мере, для регулирования следующей триады: модернизация Российской Федерации, переустройство Европейского Союза (особенно в свете Лиссабонского договора), содействие РФ и ЕС и их объединенному капиталу в решении проблем и сложностей мирового финансового, экономического кризиса, других вопросов, которые составляют международную Повестку дня по версии Организации Объединенных Наций”
Источник: Российская газетаРоссийский коллекторский рынок привлекает все больше иностранных игроков. Как стало известно “Ъ”, в капитал Столичного коллекторского агентства (СКА) вошел шведский коллектор Svea Ekonomi. До сих пор иностранные коллекторы воздерживались от прямого участия в капитале российских коллег. Теперь риски покупки российских игроков компенсируются большим масштабом и доходностью отечественного рынка, указывают эксперты.
Источник: Коммерсант