EURussiaCentreEU-Russia Centre

Странности российской правовой и судебной системы последнее время привлекли к ней большое внимание. Второе дело бывшего олигарха Михаила Ходорковского, выглядящее не менее политически мотивированным, чем первое, близится к концу. Уже прошел год после смерти в заключении российского юриста Сергея Магнитского, проведшего год в тюрьме без предъявления обвинения за заявление, что российское министерство внутренних дел погрязло в коррупции. Был избит еще один уважаемый журналист, специализировавшийся на расследованиях, и еще один олигарх стал объектом пристального внимания со стороны налоговой полиции. Россия упала с 154 места (из 178) в рейтинге Transparency International, отражающем уровень восприятия коррупции в государственном секторе (включая полицию и судей) той или иной страны, оказавшись ниже Украины, Казахстана и Нигерии. Около 30% дел, в настоящее время ожидающих рассмотрения в Европейском суде по правам человека, касаются России, что намного больше исков к любой другой стране.

Без сомнения российские власти в курсе этой проблемы. Президент Медведев, сам по образованию юрист, в своей знаменитой речи обвинил Россию в «правовом нигилизме» и регулярно, правда, без особого эффекта, требует полного расследования ставших достоянием общественности грубых нарушений закона.

В своей глубокомысленной статье в 2004 году Валерий Зорькин, глава российского Конституционного суда, отметил, что «настоящее понимание закона и уважение к нему еще не интегрированы в общепринятую систему ценностей даже у многих государственных чиновников, которые зачастую уверены, что интересы государства и принадлежащих государству предприятий должны по определению превалировать над интересами простых граждан».

Больших разногласий относительно истоков такого положения дел нет. Во-первых, это историческая проблема. Российская правовая система традиционно являлась субъектом государственной воли (не только во времена коммунистов; считается, что во времена Николая I шеф жандармов граф Бенкендорф говорил от лица многих представителей российской власти, заявляя, что «законы пишутся для подчиненных, а не для начальства»). Такова была система, эти традиции наследуют и сегодняшние судьи.

А поскольку система двигалась скорее политиками и клиентурой, чем правосудием, большинство россиян и российских структур были вынуждены развивать неформальные механизмы для того, чтобы держаться подальше от ее лап.

Во-вторых, это проблема социологии. Россия, ее правительство, ее юридическое сообщество, ее народ еще только в начале пути принятия концепции системы права как независимого и единого для всех собрания правил.

В особенности, как дает понять Зорькин, крайне трудно заставить воспринимать серьезно нормы права, когда многие из государственного аппарата сами готовы, из личных или общественных причин, грубо их попрать. Такие случаи попрания закона встречаются и на Западе; Россия столкнулась с серьезными угрозами безопасности, исходящими с Северного Кавказа, и в этих обстоятельствах не только государство готово обойтись без юридических формальностей. Но это ни в коем случае не исчерпывающее объяснение (не говоря уж об обосновании) того факта, что ветви российской власти – не только полиция, но и, к примеру, налоговые органы – кажется, могут при случае действовать с минимальным соблюдением обычных юридических ограничений. Примечательно, как мало используется закон для преследования (часто подтверждаемых документально) нарушений в ходе выборов. Такой произвол неизбежно усиливал скептицизм, как в юридическом сообществе, так и среди простых людей, в отношении равного применения закона в современной России (исследование, проведенное в конце 1990-х, показало, что 72% населения считают судебную систему коррумпированной, и только 6% не верят, что власти не используют ее в политических целях).

В третьих, что более поправимо, есть целый список практических затруднений для полного развития в России эффективного и независимого правосудия.  В ходе стремительного перехода от коммунизма многие российские законы создавались поспешно, зачастую непоследовательно, и для простого гражданина было крайне трудно, а зачастую невозможно, так или иначе их не нарушить. Профессия юриста при коммунистах не пользовалась особым уважением, соответственно, обучение и оплата в этой сфере были на низком уровне. Ощущалась нехватка профессиональных стандартов и корпоративного духа, который поддерживает независимость суда в ЕС и США. Российским судьям платили мало, что, естественно, приводило к распространению коррупции. Также судьи были очень зависимы от региональных властей в отношении социальной и другой поддержки и являлись (и остаются сегодня) частью жесткой иерархической системы, в которой занимаемый пост и дальнейшая карьера, по меньшей мере, также зависят от отношений с властью, как и от профессиональной компетентности. В отношении уголовных дел судебная система еще со времен правления коммунистов являлась крайне закрытой и тесно связанной с прокуратурой и милицией. Таким образом, общая доля оправдательных приговоров по уголовным делам, была менее 1%.

В общем процессе российских реформ в решении некоторых из этих проблем был достигнут серьезный прогресс. Российские законы были существенно изменены в сторону большей функциональности и последовательности (хотя недостаток специалистов по законотворчеству в Государственной Думе до сих пор остается проблемой). Важнейшими шагами вперед стали принятие в 2002 году нового уголовно-процессуального кодекса, который существенно усилил права защиты, и между 1995 и 2006 нового гражданского кодекса, в котором были воспроизведены западные модели для обеспечения законодательных рамок для российской развивающейся рыночной экономики. Кроме того, в 2000-2003 президент Путин (явно сравнивающий себя с последним российским великим либерализатором права – царем Александром II) провел широкие институциональные реформы; был создан институт мировых судей, судебное разбирательство с участием присяжных получило распространение по всей России (за исключением Чечни), статус и заработная плата судьи были подняты, обеспечение судебной системы было существенно улучшено, роль прокуратуры в уголовных и гражданских делах была серьезно снижена. Эти реформы серьезно повлияли на возможность эффективного и непредвзятого рассмотрения в российских судах экономических дел без существенной политической составляющей. Система коммерческого арбитража стала более прозрачной и предсказуемой. Юриспруденция становится более престижной профессией, и многие одаренные молодые россияне стремятся в нее. В российских компаниях появляются юридические отделы и все больше компаний готовы прибегнуть к помощи закона (а не использовать неформальные методы) для разрешения споров (хотя наиболее крупные игроки все равно предпочитают быть под иностранной юрисдикцией). Коррупция в судебной системе осталась проблемой, но у юристов и участников процесса все больше растет уверенность, что путем жалоб в вышестоящие инстанции можно все-таки добиться справедливого решения. Британские бизнесмены с удивлением рассказывали мне, что они выигрывают дела против российских налоговых органов.

Но если в отношении гражданских дел ситуация существенно улучшилась, то об уголовных этого сказать нельзя, особенно о делах так или иначе связанных с политикой. Подозрительное отношение международной общественности к российской судебной системе подкрепил целый ряд дел, проигранных Россией в Европейском суде по правам человека, а также ставшие уже традицией отказы иностранных судов в российских просьбах об экстрадиции из-за сомнений в качестве правосудия, с которым экстрадируемый столкнется. Валерий Зорькин (процитированный выше) описывал Россию как «страну жуликов» в международном правовом сообществе. Распространение рассмотрения уголовных дел с участием присяжных без сомнения способствовало снижению преобладающего влияния прокуратуры и милиции в таких делах (при рассмотрении присяжными оправдательные приговоры составляют около 20%, ранее они составляли около 1%). Однако растет количество удовлетворенных апелляций (коллегиям судей) на оправдательные решения присяжных, предпринимаются шаги по исключению присяжных из процессов, связанных с терроризмом, государственной изменой, преступлений против государственной безопасности и (крайне широко толкуемого) экстремизма. Документально подтверждены случаи давления и произвола милиции в отношении адвокатов. Кроме того, как явно продемонстрировали дела Магнитского и Ходорковского, так называемое «телефонное право» (когда судебное решение диктуется по телефону представителем власти) отнюдь не умерло, а преступная деятельность в МВД (как, без сомнения, и в других частях государственной машины) остается неприкосновенной даже для высших российских чиновников.

В общем, части российской судебной системы (в особенности, арбитражные суды) сегодня функционируют достаточно хорошо, однако еще остаются черные дыры. Эксперты в целом согласны, что «хотя смешно было бы предположить, что каждое судебное решение принимается в соответствии с директивами сверху или под другим воздействием, вполне возможно представить, что всегда можно найти способ оказать влияние на любое конкретное дело, если это необходимо». Есть причины надеяться, что ситуация будет улучшаться. Политическое раболепие и доминирование прокуратуры, распространившиеся при коммунистах, должны исчезнуть со временем. Несколько смелых судей уже выстояли против попыток властей заставить их вынести «правильный» вердикт. Есть признаки попыток общества и СМИ (с ними ассоциируют Медведева) противостоять вездесущей коррупции и безнаказанности милиции. Растущий спрос со стороны растущей рыночной экономики на достойную и предсказуемую систему гражданского права также подталкивает ситуацию в правильном направлении. Продолжающееся принятие Россией юрисдикции Европейского суда по правам человека (недавнее соглашение сделало этот орган еще более эффективным) – яркое свидетельство того факта, что, по крайней мере, некоторые в российской системе приводят российские правовые стандарты к международным нормам (а поток неблагоприятных решение Европейского суда медленно начинает влиять и на российскую правоохранительную и судебную практику). Но есть также и противодействие. Сползание России в авторитаризм в последние годы ограничивает возможность общественного возмущения коррупцией или преступностью в правоохранительных органах. Преимущества судов присяжных все более нивелируются апелляциями и изменениями в законодательстве. Так, как показало дело Ходорковского, сегодняшняя Россия, сталкиваясь с серьезной политической оппозицией, не меньше, чем вчерашняя, готова использовать российскую судебную систему как политический инструмент, подрывая доверие к ней заграницей.

Европа вносит свой вклад в прогресс правосудия в России. Так как связи между правительствами, деловыми кругами и людьми становятся крепче, крайне важно, чтобы никакие сомнения относительно качества российского правосудия не мешали сближению. Было бы намного удобнее жить в мире, где мы могли бы спокойно экстрадировать преступников в Россию, решать деловые споры в российских судах и где министры не были бы вынуждены раз за разом высказывать опасения относительно нарушений Россией международных стандартов в сфере прав человека. Один важный шаг в отношении поднятия престижа, независимости и (по словам Зорькина) «корпоративного духа» российского судебного и юридического сообществ уже сделан. Все, что может быть сделано европейскими правительствами и (в особенности) юридическими сообществами для укрепления контактов, обучения и обмена опытом, безусловно внесет свой вклад в улучшение ситуации.