EURussiaCentreEU-Russia Centre

Российские яппи и кремлевская дипломатия: цена непонимания

03 мая 2012 — Андрей Макарычев, OstEuropa Institut, Frei Universitat Berlin
Комментариев нет

Новое поколение российских специалистов по международной политике, в особенности живущие за пределами Москвы, все более скептически относится к главным постулатам российской дипломатии и считает, что в отношениях России с ее ближайшими партнерами (включая ЕС и соседские страны) больше ошибок, чем достижений. Этот вывод я сделал на основании проведенного в марте-апреле 2012 года исследовании для фондов Горчакова и «Наследие Евразии», включавшем 30 интервью и фокус-групп, посвященных современной российской внешней политике, в которых участвовали молодые российские специалисты. Большинство респондентов прослушали курс международных отношений, обладали опытом практической работы в разных странах в сфере бизнеса, образования, журналистики, государственной службы, а также академической подготовкой.

Выводы
Во-первых, молодые российские специалисты явно сомневаются, что постсоветское пространство действительно является основным приоритетом российской дипломатии. Политика Москвы в отношении СНГ характеризовалась как «неоимпериалистическая», «безответственная», «не приносящая практической пользы населению» (последнее утверждение было связано с тем, что Россия «де факто оккупировала Абхазию и Южную Осетию), но никогда не определялась как «сотрудничество». Многие респонденты полагают, что война с Грузией в августе 2012 года была серьезным дипломатическим провалом России, и ожидают возобновления двусторонних отношений с администрацией Саакашвили.

В то же время наиболее важным для России направлением респонденты считают страны Запада (США и все страны – члены ЕС). Большинство из участников исследования считает Россию деидеологизированным государством-корпорацией, осознающим все преимущества сотрудничества с Западом, чей прагматизм, однако, часто входит в противоречие с националистической риторикой и (зачастую чисто символическими) попытками бросить вызов Европе и/или Америке. Иногда, как отметили двое экспертов, трудности в общении с Западом вызваны устоявшейся привычкой России к устаревшему коммуникативному инструментарию и внешнеполитическому словарю предыдущей эпохи, плохо сочетающимися с подходами, практикуемыми их западными собеседниками.

Во-вторых, никто из респондентов не верит в «цивилизационную» миссию России, а некоторые усматривают определенные опасности в широко распространенной мессианской риторике. Этот скептицизм может быть объясним растущим недоверием к государству и Российской Православной Церкви как двум источникам цивилизационного дискурса в России. Некоторые из молодых экспертов подтвердили, что приписываемая себе Россией роль «моста между Западом и Востоком» никогда не признавалась и не принималась другими нациями. Участники фокус-группы иронично предположили, что, возможно, «миссия» России в мире – изгонять лучшие умы из страны и таким образом вносить свой вклад в культурное и технологическое развитие Запада.

Бессмысленным разговорам о «цивилизационной миссии» большинство интервьюируемых противопоставляли другую концепцию – «мягкой силы», которой Россия потенциально могла бы стать благодаря своему богатому историческому наследию и динамичной культурной жизни (музыка, кино, искусство, литература и т.д.). Однако, к сожалению, ни государство, ни российский крупный бизнес не заинтересованы в продвижении этих «нематериальных точек притяжения» на Запад. Фонд «Русский мир» сконцентрирован исключительно на русскоговорящих сообществах за рубежом, что делает его деятельность в этом отношении явно недостаточной.

В-третьих, молодые российские эксперты в международных отношениях, казалось, не верят, что их страна встает с колен. Российская внешняя политика часто характеризовалась как испытывающая недостаток приоритетов, беспорядочная, зачастую реагирующая только на конкретные вызовы, остро нуждающаяся в конструктивных идеях – что показала, например, позиция России в дебатах ООН по Сирии, которая была воспринята многими на Западе как солидарность с тираном. Следовательно, символическое и риторическое противостояние Кремля Западу не является частью реальной стратегии. Российское министерство иностранных дел чаще всего определялось как что-то вроде клана, жесткий, инертный, чрезвычайно консервативный институт, закрытый для новых идей и воспроизводящий советский стиль коммуникации, отчуждающий Россию от Запада (весьма симптоматично, что никто из опрошенных обладателей дипломов в сфере международных отношений не намерен делать дипломатическую карьеру из-за недостаточных профессиональных и финансовых стимулов, а также из-за удушающей бюрократической обстановки). В связи с этим большинство корреспондентов отметило, что широко распространенное негативное восприятие России на Западе во многом обосновано. России нечего сказать Западу и поэтому она выглядит так слабо в международном информационном пространстве.

В-четвертых, молодые российские эксперты скептически относятся к разговорам о суверенитете. В свою очередь они предпочитают преимущества глобализации и с удовольствием пользуются – как в личном, так и в профессиональном плане – возможностью участия в международных обменах и общении с западными коллегами. Также они в большинстве сожалели, что почти все международные проекты финансируются западными партнерами и коллегами, в то время как их страна – явно не страдающая от нехватки денег! – остается полностью в стороне и даже препятствует развитию народной общественной или культурной дипломатии с помощью давления на НКО и искусственного создания Западу негативного имиджа.

В-пятых, почти все молодые люди, участвовавшие в интервью, уверены, что Россия отчаянно нуждается в поиске новых форм влияния в мире – кроме военной угрозы и энергетического шантажа. Они отмечали, что милитаристический аспект все более теряет важность, в то время как роль мягкой силы и экономических инноваций, напротив, растет. Кроме того, под вопросом находятся перспективы технологической модернизации России, а также поиска идеологической основы общества и реорганизации институтов.

На этом фоне крайне показательными выглядят мнения, что источник главных угроз безопасности России находится внутри страны. Они упоминали плохую защиту окружающей среды, проблемы информационной безопасности, неэффективность полиции в борьбе с преступностью и терроризмом, наркоманию, деградировавшую технологическую инфраструктуру (от домов до атомных станций) и т.д. Некоторые из интервьюируемых высказывали мнение, что «мягкое» отношение к России со стороны окружающих ее стран обусловлено тем, что ни одна из мировых держав не стремится воспользоваться явной внутренней слабостью России. Фразы вроде «Якобы танки НАТО готовы вторгнуться в Россию» звучали только в ироническом контексте.

Возможно, единственной важной внешней угрозой сочли Китай как источник массовой – и чаще всего незаконной – миграции, способствующей экспансии этой страны на российский Дальний Восток и в Сибирь. Для большинства выступавших Китай в отношении России ассоциируется с угрозами или нейтралитетом, что – вновь – противоречит официальной политике Москвы.

Анализ
Как мы видим, существует огромная пропасть между восприятием Кремлем России как триумфатора и мнением молодых образованных горожан, крайне критично относящихся к месту своей страны на международной арене. Печально, что большинство из них не ожидает существенных улучшений в развитии России в ближайшем будущем. Однако, есть и хорошая новость: часть опрошенных верит, что само общество – без руководства или контроля государства – способно устранить культурные и коммуникационные разрывы с соседними странами и после этого возродить идентичность России как европейской страны.

Этот понятийный разрыв, по большому счету, происходит от инерции Кремля и плохой приспособляемости к быстро меняющемуся миру, в котором государствам необходимо меняться для того, чтобы выжить. Официальная Москва придерживается устаревших принципов Вестфальской системы, базирующихся на суверенитете, которые в XXI веке становятся все менее и менее подходящими. В большей степени это связано с тем, что Кремль упрямо держится за основанном на суверенитете политическом дискурсе, пытаясь манипулировать внутренним общественным мнением с помощью искусственно созданных представлений о Западе как о враждебной силе.

Все это только расширяет разрыв в ценностях между Европой и Россией, которые сводятся к резким различиям между обществом, которое живет в пост-национальном и в некоторой степени постмодернистском мире, и обществом, которое все еще застряло в воспроизведении старых шаблонов современности с их иерархическими и государство-центричным мышлением.

На официальном уровне ЕС и Россия очень по-разному интерпретируют такие понятия, как свобода, гражданское общество и права человека. Они, как правило, расходятся в понимании того, что такое суверенитет в мире транснациональных и наднациональных образцов интеграции. На общественном уровне этот ценностный разрыв менее заметен, что показывают проведенные в рамках исследования интервью, а также массовые выступления в Москве и других крупных городах России. Молодое поколение российских студентов и педагогов, активистов НКО и образованных горожан не имеет абсолютно никаких проблем в понимании западных коллег или общении с ними. Социальные сети, надеемся, также будут уменьшать значение расстояния. С точки зрения политики это означает, что различные общества будут все больше контактировать напрямую (и, следовательно, без надзора со стороны правительства), а значит, будет все больше шансов преодолеть ценностный разрыв. Кроме того этот разрыв будет уменьшаться с приходом нового поколения российских политиков – с другой ментальностью и более широким взглядом на мир. Это может случиться только в случае радикальной модернизации российских политических институтов, так как вряд ли ЕС будет делать в дальнейшем политические шаги к Кремлю, который приобрел устойчивую репутацию манипулятивного, репрессивного и коррумпированного режима, радикально отличающегося в своей основе от большинства европейских государств.

В идеале сегодняшний российский режим мог бы унаследовать российскую открытость к миру, проявляющуюся главным образом в неполитическом измерении (культурные обмены, образовательные и академические проекты, поддержка инициатив гражданского общества и т.д.), но эта перспектива кажется слишком оптимистической из-за доминирования в Кремле негативного отношения к российским НКО, сотрудничающим с западными фондами.

Все, что ЕС может сделать в этой ситуации, это поддерживать темы демократии и прав человека в контактах с Россией. ЕС должен наставать на том, что Россия обязана соблюдать взятые ею обязательства – этот юридический аргумент может быть более убедителен для Кремля, чем чисто гуманитарные разговоры. ЕС должен настаивать на расширении повестки дня двусторонних отношений через НКО с их проблемами и интересами, реализуя, таким образом, на практике идею народной демократии.

Comments closed.